23:59
Реквием по Чернобылю (продолжение). | |||||
Часть 2 Эти дни мне не забыть никогда История моей работы в атомной промышленности и взаимодействия с Минатомом является в достаточной степени необычной и в то же время весьма показательной, поскольку в советское время Минатом был той организацией, которая бесцеремонно вторгалась в жизнь практически каждого человека, хотел он этого или нет. Вершиной этого явилось вторжение «мирного атома» в каждый дом советского человека в виде «Чернобыля». Минатом поглощал грандиозные ресурсы, заработанные всем народом. К сожалению, зачастую эти ресурсы тратились непродуктивно и очень часто на весьма сомнительные цели. Примером может служить реализованная Минатомом стратегия развития атомной промышленности, закончившаяся Чернобылем. Результаты деятельности Минатома весьма наглядно демонстрируют то обстоятельство, что любые крупные проекты в государстве должны всегда находиться под пристальным контролем самых различных общественных кругов, какие бы благовидные предлоги против этого не выдвигались. Чернобыль был далеко не единственным примером «позитивного» влияния Минатома на ситуацию не только у нас в стране, но и во всём мире. Поэтому я расскажу о своём опыте работы с этой структурой не только в рамках Чернобыля, но и на других примерах. Я закончил Московский физико-технический институт, затем его аспирантуру и начал работать в головном институте ракетной промышленности по проблемам двигательно-энергетических установок. Шестидесятые годы были ознаменованы весьма оптимистическими прогнозами в области перспектив освоения планет Солнечной системы, в первую очередь, Луны и Марса. Формально свою трудовую деятельность я начал в 1965 году с участия в экспертизе трёх проектов пилотируемого 3-годичного полёта на Марс. Во всех проектах предлагалось использовать электро-ядерные двигатели, поскольку применение химических двигателей было сопряжено с необходимостью создания на опорной орбите вблизи Земли сборки массой около 2000 тонн, что требовало примерно два года работы при использовании носителей класса Н-1 и двух стартов с периодом пуска раз в месяц. Всё это приводило к совершенно немыслимым затратам и очень низкой надёжности всего предприятия. Насколько я помню, были представлены проекты ОКБ Сергея Павловича Королёва, лаборатории двигателей АН СССР, которой в то время руководил, кажется, Доменик Доменикович Севрук, и проект ОКБ «Южное» Михаила Кузьмича Янгеля. Проекты Янгеля и Севрука основывались на машинном преобразовании ядерной энергии в электрическую. По массогабаритным характеристикам лидировал проект ОКБ Королёва,поскольку он ориентировался на термоэмиссионное преобразование энергии. Возможность реализации проектов на основе электро-ядерных двигателей при соответствующих затратах в общем сомнения не вызывало. В Советском Союзе были созданы все элементы, необходимые для реализации подобных проектов. Об установках с термоэлектрическим преобразованием ядерной энергии в электрическую (БЭС-5) мир узнал после падения спутников–разведчиков в районе Медвежьих озёр в Канаде и около берегов Австралии. Термоэмиссионные установки типа «ТЭУ» были, насколько я знаю, бесплатно переданы США в период перестройки. Идею реализации Марсианской экспедиции США периодически реанимируют. Принципиальным недостатком космических энергетических установок, во всяком случае, до времени моего ухода из ракетной отрасли, было то, что тепловыделяющие элементы активной зоны реактора изготавливались из двуокиси урана. Поэтому в случае потери управления аппаратом с такой установкой она не диспергировалась на микроскопические частицы в верхних слоях атмосферы, а падала на Землю в виде крупных фрагментов. По-хорошему, надо было делать активную зону из металлического урана. В этом случае была полная гарантия надёжной аэродинамической ликвидации объекта в верхних слоях атмосферы и распыления ядерного горючего на всю территорию планеты. Однако, поскольку Минатом имел большой опыт работы именно с двуокисью урана, то и в космосе применили тот же материал. Я был экспертом по бортовой ядерной энергетической установке со стороны ракетного министерства при первом пуске спутника-разведчика с установкой БЭС-5. В своём заключении я, естественно, отметил это обстоятельство. Со стороны Минатома с экспертами работали зам. министра Игорь Дмитриевич Морохов и начальник главка Юрий Иванович Данилов. Было организовано сильнейшее давление на экспертов с целью снять это замечание, поскольку оно практически зачёркивало всю разработку. Большинство экспертов поддалось давлению. Я своё замечание оставил и именно тогда, насколько я понимаю, на меня в Минатоме был «нарисован первый зуб». После того, как было потеряно управление спутником и стало ясно, что он упадёт неконтролируемым образом в неконтролируемом месте, в дело вмешалось КГБ. Многие пережили массу неприятных минут. Меня отпустили сразу. Напряжение было снято только тогда, когда спутник упал на севере Канады в районе Медвежьих озёр, в совершенно безлюдном месте. К тому же он затонул в болоте. Американцы надавили на Канаду с целью сглаживания её реакции, поскольку были сами заинтересованы в разработке подобных установок и, насколько я помню, они сами незадолго до этого потеряли спутник с изотопным нагревательным элементом над Африкой. После падения второго спутника у берегов Австралии, запуски с энергоустановкой БЭС-5 были прекращены. Установки типа ТЭУ проходили только стендовую отработку. Американцы вообще не имеют серьёзного опыта работы с ядерными энергетическими установками в космосе. Поэтому практика работы в космосе с ЯЭУ по факту является весьма незначительной. Причина этого, на мой взгляд, связана с риском падения ЯЭУ на Землю в случае аварии с ракетой-носителем или с орбитальным объектом, оснащённым ЯЭУ. В области электрических двигателей были также созданы работоспособные образцы, нашедшие широкое применение в космической технике. Попытки реализации марсианской экспедиции даже в простейшем виде потребовали затрат на таком уровне, что самые богатые страны мира – США и СССР, за сорок лет так и не смогли принять решение об открытии финансирования, масштабы которого привели бы к цели. Возможность серьёзного развёртывания работ в современных условиях вообще исключена. Программа, о которой я рассказал, предполагала реализовать только самый начальный этап исследований Марса. Но и она столкнулась с такими финансовыми трудностями, преодолеть которые оказалось не по силам самым мощным странам. Серьёзное же освоение Марса могло начаться только в результате реализации проектов, инициатором которых был Виталий Михайлович Иевлев, работавший в нашем институте. Им была предложена схема ядерного двигателя большой тяги со скоростью истечения рабочего тела, близкой к электрическим двигателям – так называемая схема с плазменным тепловыделяющим элементом («схема «В»). Надо отметить, что зависимость массы полезной нагрузки от скорости истечения рабочего тела определяется экспоненциальной функцией. Поэтому в случае создания такого двигателя полёт на Марс был бы не намного сложнее перелёта, например, на Американский континент. Без всяких ракетных ступеней, просто по самолётной схеме – взлетел, слетал, прилетел. Это явилось бы, безусловно, серьёзным основанием для постановки вопроса об экспансии человечества за пределы земной атмосферы. Однако работы не продвинулись далее поисковой стадии и создания модельных установок и захлебнулись в катастрофически нарастающих финансовых проблемах. Несмотря на то, что я работал в отделении В.М.Иевлева, я никогда не сотрудничал с ним непосредственно. Я, что называется, «спиной» чувствовал бесперспективность и, как мне казалось, бессмысленность этой работы. Я занимался исключительно своим делом. Мне представлялось крайне важным создать универсальные средства преодоления разворачивающейся тогда в США системы противоракетной обороны. Для выполнения этой работы мне удалось вырвать из ведения Средмаша очень хорошую организацию, ОКБ «Факел», расположенную в г. Калининграде. Она использовалась руководством Средмаша в качестве базы отдыха на берегу Балтийского моря. Это обстоятельство тоже не улучшило моих взаимоотношений со Средмашем. На этом поприще мне удалось разработать и провести испытания в космосе весьма эффективных плазменных средств для космических аппаратов, боевых блоков межконтинентальных ракет и крылатых ракет. Однако вскоре по ряду причин я должен был перейти в министерство энергетического машиностроения, которое занималось разработкой и поставкой оборудования на все АЭС страны и за рубеж. После решения уйти из ракетной тематики я по рекомендации моего друга, профессора Московского энергетического института Михаила Ефимовича Дейча встретился с его учеником директором ВНИИ атомного энергетического машиностроения Геннадием Алексеевичем Филипповым. На моё признаниё в том, что я не знаю даже терминологии в стационарной энергетике, он ответил просто: «Ничего, разберётесь. Для меня главное то, что Вас рекомендовал Дейч». В результате, не зная ни тематики, ни одного человека в институте, я стал его заместителем по науке. Я достаточно быстро вошёл в новую для себя проблематику. После Чернобыльской катастрофы Министр энергетического машиностроения СССР Владимир Макарович Величко назначил меня руководителем работ по линии министерства на ЧАЭС. Произошло все это в достаточно необычной форме. Придя на работу 26 апреля в 9 часов утра, я узнал о Чернобыльской катастрофе. Точной информации не было. Просто тихо говорили о том, что в Чернобыле произошло что-то очень серьёзное. Поскольку наш институт и министерство (министерство энергетического машиностроения СССР) за ядерную безопасность на АЭС не отвечали, то реально мы были подключены к Чернобыльским событиям только после майских праздников. Наше министерство, поставляло на все АЭС страны примерно 70-75 % всего оборудования, включая реакторное, теплообменное, оборудование по водоподготовке, арматуру, системы защиты и так далее. Все проекты по этим видам оборудования выполнялись в нашем институте. Институт так же осуществлял авторское сопровождение при эксплуатации оборудования на АЭС. В мае при Комитете по науке и технике СССР была создана комиссия по анализу безопасности ядерных блоков всех типов, которые эксплуатировались в нашей стране и за рубежом. По просьбе Комитета членом комиссии от нашего министерства был назначен я. Формально комиссию возглавлял Е.П.Велихов. Однако ни на одном заседании комиссии я его не видел. Вообще в первое время большинство старалось всячески демонстрировать свою полную непричастность к Чернобыльским событиям и вообще ко всем вопросам безопасности АЭС. Привлечение к работе происходило только в результате жёстких директивных указаний. Если же была малейшая возможность улизнуть под любым предлогом, то этим пользовались. Практически работу комиссии возглавлял В.А.Сидоренко, так же как и Е.П.Велихов работник Курчатовского института. На мой взгляд, это была очень удачная кандидатура, поскольку он сумел обеспечить действительно объективное рассмотрение всех вопросов без каких либо оглядок на авторитеты и предварительные мнения. На комиссии рассматривался огромный круг вопросов по безопасности АЭС всех типов. В то время специалистам уже были понятны многие недостатки работающих блоков, с которыми можно было мириться при работе единичных АЭС, но которые были абсолютно недопустимы при широком развитии атомной энергетики в стране. В то время планировалось широчайшее развитие атомной энергетики. Предполагалось только в нашей стране в течение года вводить до 10 млн. кВт установленной мощности, т.е. 10 блоков по 1 млн. кВт. Плюс к этому в странах народной демократии мы должны были строить до 5 блоков в год. Таким образом, промышленность СССР должна была обеспечить поставку оборудования до 15 млн. кВт в год. Т.е. по факту ставилась задача максимального перевода энергетических потребностей страны на ядерную основу. И всё это делалось в стране, не имеющей проблем с обеспечением энергетики органическим топливом. Насколько я понимаю, руководство страны уже в то время весьма серьёзно относилось к выводам ученых Римского клуба, говоривших о необходимости снижения потребления атмосферного кислорода и эмиссии углекислого газа в атмосферу Земли. В таких условиях перед комиссией комитета по науке и технике стоял весьма непростой вопрос. С одной стороны, страна в своем развитии сделала ставку на ядерную энергетику, с другой, по факту состоялся Чернобыль. Сказать, что АЭС не удовлетворяют по многим показателям требованиям безопасности, означало поставить под вопрос принятую стратегию на развитие атомной энергетики и тем самым омертвить огромные капиталовложения, направленные на развитие атомной энергетики, с другой стороны, сказать, что Чернобыль – случайность, недосмотр стрелочников, значит погрешить против истины. К тому же у всех на памяти был недавний Три Майл Айленд в США. Плюс к этому весьма серьёзные вопросы, связанные с выводом АЭС из эксплуатации, обращения с радиоактивными отходами и проблемами нераспространения при весьма настоятельной необходимости развивать энергетику во всем мире. Впрочем, эти вопросы у нас тогда было принято не затрагивать, несмотря на то, что в США всё это было уже понято и приняты соответствующие решения о прекращении развития в стране атомной энергетики (США не ввели ни одного блока с 1978 года). Там давно поняли, что строить АЭС, которые невозможно вывести из эксплуатации, нельзя. Но, приняв такое решение, они ни с кем этим не поделись. Пусть другие делают глупости, тратят впустую деньги и засоряют собственную территорию. Когда эти другие и, в первую очередь, Советский Союз, попадут в сложную ситуацию, с ними будет легче разбираться. Вот такие вопросы стояли перед комиссией комитета по науке и технике. Это было посложнее, чем работа комиссии непосредственно по Чернобыльскому блоку. Там только факт, а здесь стратегия развития всей страны. Немудрено, что особого желания работать в этой комиссии ни у кого не было. И те, кто мог от этого отвертеться под разными предлогами, в том числе и под предлогом работы в комиссии по самому Чернобылю, немедленно так и сделал. К чести В.А.Сидоренко он жёстко ориентировал комиссию на получение совершенно объективного результата. Я думаю, что это явилось одной из причин, почему он, будучи уже тогда членом-корреспондентом АН СССР, до сих пор не стал академиком, в то время как другие, вообще ничего не сделавшие, давно гуляют с этими лампасами. В решениях комиссии В.А.Сидоренко были названы все существенные недостатки работавших тогда блоков АЭС. Наибольшее количество претензий, естественно, было предъявлено к АЭС типа РБМК (чернобыльского типа). Представитель Курчатовского института, являвшегося научным руководителем работ по РБМК, А.Я.Крамеров крутился как уж на сковородке под градом вопросов членов комиссии. Картина развития аварии на блоке, в общем-то была ясна сразу. Блок взорвался из состояния, когда он находился в сильно отравленном состоянии с весьма малым запасом по критичности. Самое главное заключалось в том, что этот режим не был отмечен в томе по ядерной безопасности. Персонал станции, который действительно нарушил регламент работы, согласно тому по ядерной безопасности не совершал ядерно-опасных операций, и, следовательно, его можно было лишить премии, даже уволить с работы, но не посадить. Сажать надо было главного конструктора и научного руководителя, т.е. Н.А.Доллежаля и А.П.Александрова, а они академики да плюс на каждом по три звезды, да плюс около 14 млн. кВт установленной мощности (мощность блоков РБМК) снимать в зиму при работающей промышленности. Вот и выбирай, что говорить и писать в заключении. А.Я.Крамеров в явном виде заявил, что режим, из которого блок взорвался, не был включен в том по ядерной безопасности, потому что не хватило времени на машине БЭСМ-6 для этих расчетов. Хорош аргумент, когда речь идёт о ядерной безопасности страны, не правда ли? В конце концов, он в сердцах воскликнул: «Что вам РБМК это промышленный объект? Это физический прибор. И он требует соответствующего обращения!» Но комиссия В.А.Сидоренко всё записала правильно. Поэтому, когда заключение было передано в комитет по науке, там на нас наорали: «Вы о чём думали, когда писали такое?» Очевидно, к этому времени у руководства страны сложилось вполне полное понимание ситуации, и наказать было решено «стрелочников», а не истинных «героев» катастрофы. В результате наше заключение было положено под сукно, а комиссия ликвидирована. Начала работать «правильная» комиссия. Она и подготовила материалы для осуждения невиновных. Очень жаль, что я в то время не догадался утаить экземпляр заключения комиссии В.А.Сидоренко. Это вполне можно было сделать. После выхода постановления ЦК КПСС и Правительства СССР о пуске в эксплуатацию трёх блоков ЧАЭС во всех министерствах, поставлявших оборудования на ЧАЭС, начали формироваться подразделения для ревизии и ремонта оборудования первых трёх блоков ЧАЭС к пуску. Во всех министерствах на эту должность назначались либо заместители министров, либо начальники технических главков. От нашего министерства сначала был послан в Чернобыль для ознакомления с ситуацией начальник главного технического управления. У нас там во время взрыва был уничтожен весьма дорогостоящий автобус с лабораторией по диагностике турбины, поставки харьковского турбинного завода. Он во время взрыва находился рядом с четвертым блоком. Начальник главка очень быстро вернулся и сказал министру, что он туда не поедет даже под страхом увольнения и ему самому не советует там появляться. Первое время и в Чернобыле и на станции было действительно очень тяжело. Встал вопрос кого назначить. Очевидно, в министерстве желающих не нашлось. В конце концов, кем-то министру была названа моя фамилия. Я действительно к тому времени проявил себя в качестве довольно удачливого и жёсткого человека при работе в различных технических комиссиях, в которых надо было отстаивать интересы министерства. Моё назначение было обставлено довольно таки своеобразно. Ничего не подозревая, я в 9 утра пришел на работу в институт. Сразу же раздался звонок. Звонила секретарша первого заместителя министра Неуймина Михаила Ивановича. Она передала мне его указание к 10 часам явиться в зал заседания коллегии министерства. Я немедленно поехал. В зал коллегии я вошел минут на 10 раньше. За столом президиума сидел один Неуймин, в зале директора и главные инженеры крупнейших заводов и институтов министерства. Я очень смутился, думая, что я опоздал и извинился. Но Неуймин сказал, что я пришел во время и предложил, к моему удивлению, занять место рядом с собой. Перед ним лежала бумага. Это был приказ министра о моём назначении руководителем работ министерства на ЧАЭС с освобождением на это время от всех других обязанностей. После его оглашения Неуймин передал мне приказ и предложил дальше вести совещание самому, затем встал и ушел. Я буквально опешил и начал судорожно соображать, что же делать. Единственное, что мне пришло в голову, это сказать, что бы в моё распоряжение к концу дня были выделены по одному сотруднику от названных мной заводов и ведущего технологического института министерства для отъезда на ЧАЭС через три дня. В институте никто, включая директора, ничего не знали о моём назначении. Я показал директору приказ министра и договорился с ним о подготовке приказа по институту о назначении двух моих заместителей по этой работе. Мои домашние были шокированы. Через три дня в составе бригады из восьми человек мы вылетели на специальном самолете минэнерго в Киев. Там сразу пересели в вертолет, который доставил нас в Чернобыль. Это был обычный способ добираться до станции. Если необходимо было задержаться в Киеве, то к нашим услугам была одна из лучших гостиниц Киева, гостиница «Москва» (теперь она носит другое название). Надо сказать, что организация транспорта была превосходной. В одном из таких перелетов я познакомился в вертолете с академиком Г.Н.Флеровым. В течение всего полета мы говорили с ним, стараясь перекричать дикий шум в салоне вертолета, на самые различные темы. Он держался очень просто. Расстались друзьями. Договорились, что я ему позвоню. Но сначала не получалось из-за загрузки в Чернобыле, потом было неудобно, ведь это было просто ни к чему не обязывающее дорожное знакомство. А может и зря. Как большинство сильных интеллектов, он был простым и доступным. Другой забавный случай произошел однажды при пересадке в вертолет. Я встретил своего знакомого, работавшего на ЧАЭС, Евгения Громова, в последствие главного инженера Балаковской АЭС. Я его спросил: «Женя, сколько взял на этот раз на станции?», имея в виду сколько Бэр. А он мне отвечает про рубли: «Шесть тысяч!» (Смертельной считается доза в 500 Бэр). Я говорю: «И все живой?!», «Я от этого только здоровею, все Бэры нипочем». Платили на станции действительно хорошо. Например, у меня, как заместителя директора института, ставка на основном месте работы была 550 руб. в месяц. В первое время на станции применялся коэффициент увеличения основной ставки в 6 раз. Рабочий день был шестичасовым, но фактически работали по 12 часов. Поэтому ставка увеличивалась в 12 раз, да плюс ещё к коэффициенту добавлялась двойка за проезд до места работы. Итого 14. Поэтому в месяц с учётом сохраненной зарплаты на работе я получал более 8-ми тысяч рублей. Правда, естественно, полный месяц я не работал. Обычно полмесяца. И не каждый месяц. Мы сменялись с моими замами. Полный месяц в Чернобыле я пробыл только в октябре, когда пускали первый блок. Но, тем не менее, сумасшедшие по тем временам деньги. Где-то с августа – сентября 86 года коэффициенты начали падать. Мы с женой думали, что будем обеспечены до конца дней своих. Но, когда пришла перестройка, все деньги, как говориться, «накрылись медным тазом». Пришлось бороться за Чернобыльские компенсации. Несмотря на законы, каждую индексацию выплат приходится пробивать через суд. Все чернобыльцы судятся практически беспрерывно. Зато правительство с гордостью сообщает, что деньги, сэкономленные на чернобыльцах, оно направляет на другие цели. Решения принимают Верховный, Конституционный суды России, но министерству социального развития всё нипочем. Каждая индексация только через суд. Надеются, очевидно, на то, что не все пойдут в суд, некоторых удастся облапошить. Акции протеста, включая голодовки, стали системой. Непонятно, о чём думает правительство? Крупный инцидент на АЭС сегодня совершенно не исключен. В случае чего посылать надо будет специалистов. МЧС вопрос не закроет. Спекулянты и бандиты, самые достойные граждане современного российского общества, там будут бесполезны. Да они и не поедут туда, где грязно. Им больше нравятся Мальдивы. А специалисты, которых и так осталось мало, видят, как обращаются с их предшественниками. Чернобыльское законодательство является очень сложным и к тому же постоянно усложняется ещё больше. В ряде случаев, надо отметить, это имеет объективные основы. Например, выплаты не зависят от времени пребывания на АЭС (если время пребывания не превышает полного календарного месяца). Этим обстоятельством воспользовалось огромное количество «экскурсантов», которые валом повалили в Чернобыль, начиная с конца 86 года и вплоть до начала 90-х годов. С другой стороны во время моего первого пребывания в Чернобыле рядом со мной на раскладушке одну ночь провел совсем молодой парень, который был командирован на станцию для выполнения только одного задания. На следующий день он должен был выйти на крышу машинного отделения 3-4 блоков и сбросить оттуда один кусок графита. Мы с ним проговорили полночи. Договорились, что он мне позвонит. Он был не москвич, и телефона у него не было. Звонка не поступило. Я, думаю, его давно уже нет в живых. Есть в законодательстве и положения, которые кроме как издевательскими назвать нельзя. Например, если некто был на АЭС менее месяца, то его условный месячный заработок рассчитывается путем умножения дневного заработка на 24,7 (среднее число рабочих дней в месяце). Но если вы были больше календарного месяца, то вам ваш заработок разделят на 12 (число месяце в году). Во время пуска первого блока в октябре 86 года я был на станции весь месяц. Меня спасло от уменьшения моих выплат в несколько раз только то, что я на один день съездил в Киев к приехавшей навестить меня жене, при этом я не поленился отметить свой отъезд, хотя вполне мог этого и не делать. Юрист Московского социального комитета на суде буквально скрежетала зубами, когда я предъявил доказательство этого факта. А одному моему другу из Курчатовского института по этой причине выплаты сократили в шесть раз. Он был командирован на ЧАЭС ровно на два месяца. Так что лучше всего было съездить на ЧАЭС на два-три дня для того, чтобы просто отметить командировку. Так многие, наиболее проницательные в житейских делах, и поступали. Один из моих заместителей, так же как и мы все, работал в Чернобыле в 86 и в 87 годах, примерно до пуска третьего блока. По какой надобности он съездил в Чернобыль в 89 году на три дня, когда коэффициенты были уже очень маленькими. Так вот, ему посчитали размер компенсации исходя из этих трех дней, сократив причитающуюся ему компенсацию в несколько раз. Первые месяцы в Чернобыле было очень тяжело. Приличные бытовые условия быстро были созданы только для работников Минатома и членов правительственной комиссии. На Днепр пригнали пароходы, но это было слишком далеко от станции, вне пределов грязной зоны. Я на пароходах жил только в октябре, потому что срок пребывания на станции в этот раз был достаточно продолжительным. Те же, кто работал на станции постоянно и не обладал каким либо привилегированным статусом, должен был жить непосредственно в Чернобыле, находящимся в 18 км. от станции. Для этого были выделены, в основном, детские садики и школы. В мою первую поездку нас разместили в детском садике. Это был просто ужас. На улице жара. Все окна и двери закупорены. В комнате человек 20 на раскладушках впритык. Многие храпят. Унитазики высотой сантиметров по 20-30. Умывальники где то рядом с полом. Первую командировку я, после 12 часов работы на станции, практически не спал. В августе-сентябре ситуация существенно улучшилась. Стало абсолютно ясно, что в зону отчуждения никто никогда больше не вернется. Поэтому нам были предоставлены комфортабельные квартиры со всей мебелью, оставшейся от прежних жильцов. Ограничений никаких не было. Селились по 2-3 человека в 2-3 комнатную квартиру. Питание всегда было отменным. Масса овощей, фруктов, качественное мясо. Столовые были и на станции и в Чернобыле. Никаких документов для посещения столовой не требовалось. Заходи и ешь до отвала. Правда, при въезде в зону нам выдавали карточки, закатанные в пластик. Эта карточка всегда была приколота к одежде. На карточке было обозначено, какие объекты ты можешь посещать. У меня все карточки сохранились. На них написано: «Всюду». Но при посещении столовых никто на них не обращал ни малейшего внимания. Дозовый контроль был организован из рук вон плохо. Выдавались так называемые «таблетки», регистрировавшие интегральную дозу, полученную за время пребывания в зоне. Они часто терялись. В этом случае просто выдавалась новая «таблетка». Особенно часто это происходило при переодевании. А переодевались мы очень часто,поскольку неизвестно где было грязнее, на улице или на станции. Каждый проход через санпропускник в любую сторону был связан с переодеванием. Одежда была очень качественная, чистый хлопок, и её было сколько угодно. Уровень загрязненности станции и прилегающих к ней территорий, был, естественно, очень разным. Сначала, когда народу на станции было не очень много (это где-то до сентября) мы располагались на первом АБК (административно-бытовой корпус первого и второго блоков ЧАЭС). Это было чистое место. Уровень дозы в нём не превышал нескольких милирентген в час. Там был так называемый «золотой коридор», отделанный анодированными под золото панелями из алюминия. По нему часто прогуливались во время перерывов в работе. Однако в сентябре нас перевели в АБК–2, который относился к 3-му и 4-му блокам. Он был очень грязный. На многих запертых комнатах висели объявления, написанные фломастерами на простой бумаге: «5 рентген в час», «20 рентген в час». Производственные помещения станции, в которых шла подготовка к пуску трёх первых блоков, имели загрязненность различного уровня. Наиболее грязным было общее помещение турбогенераторов 3-го и 4-го блоков. Там в основном находилось оборудование поставки нашего министерства и министерства электротехнической промышленности. Люди работали за свинцовыми экранами, поскольку со стороны 4-го блока облучение было достаточно мощным. Однако наиболее тяжело приходилось солдатам. Из окон нашей комнаты в АБК-2 я видел своими глазами, как они мели метлой грязные крыши вспомогательных сооружений вблизи станции. Причем делали они это в своей повседневной форме. Не думаю, что они мылись хотя бы по вечерам. Совершенно ужасным был пункт «дезактивации» транспорта примерно на середине дороги между станцией и Чернобылем. Там вырыли ямы, затем их обложили полиэтиленом. Очевидно, предполагалось, что этот полиэтилен будет держать стекавшую в него воду, когда солдаты из брандспойтов мыли проезжавшие мимо пункта машины. Сколько мы не ездили, ямы были одни и те же. Наряду с автобусами с людьми там шли цементовозы для строительства саркофага. Они шли из самой грязной зоны. При этом в дикую жару солдаты были укутаны с головой в плащ-палатки с респираторами на лице. Сколько времени они работали, я не знаю. Их лиц не было видно. Сам пункт был расположен недалеко от так называемого «рыжего леса», леса погибшего в течение нескольких дней после катастрофы. «Рыжий лес» находился за каналом, по которому подводилась вода для охлаждения конденсаторов турбин, прямо напротив станции. Именно туда лег первый выброс. Где-то осенью весь этот лес бульдозерами снесли и зарыли в песок. Техника постоянно обновлялась, поскольку в процессе работы она набирала очень большие дозы. Огромное, постоянно пополняемое кладбище техники, располагалось недалеко от въезда в Чернобыль. На улицах Чернобыля было много брошенных животных. Они бродили по всему городу и были источниками сильного излучения. Вспоминаю такой случай. Где-то в июле после обеда в Чернобыле мы сидели на лавочке перед столовой и загорали на солнышке. Погода была замечательная. Рядом со мной сидел дозиметрист. Рядом с ним на лавочке находились ящик прибора и измерительная клюка. Из кустов вышла кошка, он ее поманил, достав что-то из кармана, бросил ей, она стала есть около его ног. Он лениво щелкнул тумблером на ящике, взял клюку и подвел к кошке измерительный элемент. В следующий момент он вскочил, как ошпаренный и, пнув кошку ногой, отбросил её через дорогу в кусты. Раздался всеобщий хохот. К пуску первого блока готовилась площадь перед первым АБК, перед памятником В.И.Ленину. Её полностью вычистили и заасфальтировали заново. Предполагалось провести митинг с участием М.С.ёГорбачева. Все очень ждали этого события. Но Михаил Сергеевич не приехал. Были, наверное, более важные дела или ещё что-то. В Москве никаких особых мероприятий в связи с достаточно большим потоком людей, ездивших в Чернобыль и обратно, не было. По приезду в Чернобыль мы переодевались в спецодежду. После окончания очередной командировки мы переодевались в свою одежду тоже в Чернобыле. Поэтому в принципе какое-то загрязнение на нашей одежде, естественно, было. После моего возвращения из первой поездки жена раздела меня полностью на пороге квартиры, положила все мои вещи в целлофановый пакет и стала звонить по всей Москве, выясняя, куда можно сдать вещи, привезенные из Чернобыля. Повсюду ей ответили отказом. Оказывается, никто об этом не подумал. Пришлось все вещи просто бросить в мусорный ящик. Первое время отношение к Чернобыльцам было чрезвычайно уважительным. Это проявлялось во всем. Например, после первой поездки я поехал на машине по Москве и нарушил правила при выезде из переулка на улицу Горького. Меня тут же остановил милиционер. Как обычно, начался разговор. Я сказал, что я только что приехал из Чернобыля и показал чернобыльский пропуск. Он меня тут же отпустил, сказав, чтобы я был осторожнее. Я ответил, что, как правило, езжу достаточно аккуратно. «Да не здесь» сказал он, «Здесь-то ладно, главное там». К сожалению, не всегда удавалось следовать таким советам и голосу разума. Один из моих заместителей, Валерий Волков, возглавлял шеф-монтаж Таганрогского завода «Красный котельщик» на ряде АЭС и жил в Припяти постоянно (надо сказать замечательный был городок.) Наша экспедиция его усилиями «пробила» два автомобиля: «чистый» УАЗ, на котором мы ездили из Чернобыля в Киев, и «грязный» ВАЗ-2113 из числа сданных населением Припяти, для поездок по зоне отчуждения. Естественно с бензином была напряжёнка. Как-то нам не завезли бензин. И Валера предложил: «Поедем в Припять. Там на территории бывшего рынка стоит огромное количество машин, оставленных жителями города. Там и сольем бензин». Я согласился (как-то чувство опасности притупляется, когда живёшь рядом с ней постоянно). И вот мы, два здоровых болвана, лазили по свалке машин, не зная, какая на них доза и отсасывали из бензобаков бензин. Бывали мы и в Припяти. У Валеры там была квартира. Привожу его воспоминания об одном из таких походов: «Сентябрь 1986 года. Мы с Игорем Острецовым только что побывали в моей Припятской квартире ещё хранящей тепло человеческой жизни, хотя и покинутой 27 апреля. Тепло хранили все вещи в ней. Резко бросились в глаза расписания занятий в школе девятиклассника сына и пятиклассницы дочери. Уехали только с документами». Сам Валерий 26 апреля был в командировке на Хмельницкой АЭС. Его жена Валентина, работала в одной из наладочных организаций на ЧАЭС. 26 апреля, проводив детей к 8.00 в школу, отправилась на рынок (суббота, а впереди праздники), который находился в девятистах метрах от четвёртого блока. Один из выбросов прошёл через рынок. Никто не предупредил жителей об аварии и не запретил выход из квартир. Работали школы. Дети перед занятиями делали на улице зарядку. У Валентины в результате, тяжелейший рак. Вся семья более 10 лет боролась за жизнь ещё достаточно молодой женщины и матери. Несколько тяжелейших операций. Безусловно, всё за деньги, так как использовались лучшие лекарства. (Это ещё один миф – о бесплатном лечении «чернобыльцев». Когда речь идёт об анальгине, тогда да. А когда о серьёзном лечении – платите.) Но всё же в апреле 2005 года, в дни, когда отмечаются годовщины Чернобыльской катастрофы, нашей дорогой Валюши не стало. В целом работа на станции нашей команды шла успешно. В наше распоряжение по первому требованию откомандировывались самые квалифицированные кадры. М.И.Неуймин помогал очень здорово, а против него в министерстве никто не мог сказать ни слова. Очень хорошо поработали турбинисты, арматурщики, поставщики теплообменного оборудования, специалисты по водоподготовке. Но, как это обычно бывает, в октябре, незадолго до пуска первого блока у нас возникла очень острая ситуация. Ревизия обнаружила, что крышки головок деаэраторов (производства Барнаульского завода) оказались с трещинами. Их необходимо было менять. Все происшествия немедленно докладывались на Правительственной комиссии. До пуска первого блока оставалось совсем немного времени. К нам немедленно явился представитель ЦК КПСС некто Преферансов (не помню его имени), курировавший наше министерство. Он спросил меня, нужно ли вызывать министра. Дело в том, что при малейшей угрозе срыва сроков пуска Правительственная комиссия вызывала министра, чтобы он лично на месте обеспечил выполнение задания. Так рядом со мной за стенкой уже сидел министр электротехнической промышленности. Я знал, что наш министр панически не хотел ехать в Чернобыль. Поэтому я ответил Преферансову, что этого делать не надо. Я позвонил М.И.Неуймину и в Барнаул директору завода Ю.В.Бойцову (мы его звали «боец»), с которым у меня всегда были отличные отношения. М.И.Неуймин чуть ли не в воздухе развернул в Барнаул какой-то самолет и крышки были доставлены в Чернобыль. «Боец» немедленно выслал бригаду. Через два дня все были на месте. Но, ребята, напуганные слухами о Чернобыле, в дороге напились и приехали на станцию «никакие», и совершенно деморализованные. Руки у них дрожали, они практически не могли ничего делать. Ни о какой работе не могло быть и речи. Преферансов устроил скандал, но он чем-то зависел от нашего министра и вытаскивать его явно не хотел. Поэтому вся его злоба вылилась на меня. Мы здорово схлестнулись, и я пошел звонить «Бойцу». Юра сказал мне, что у него план, и послать вторую бригаду он сможет только по личному указанию либо министра, либо Неуймина. Я позвонил Неуймину и сказал, что вопрос стоит очень остро и если мы не хотим, чтобы министр оказался в Чернобыле, максимум через день здесь должна быть лучшая барнаульская бригада. Неуймин немедленно отдал распоряжение, и через день прибыла команда «Бойца». Я много видел замечательных рабочих в своей жизни, но таких, пожалуй, никогда. Во главе бригады был гигант двухметрового роста. Когда ему подыскивали обувь, то в пору не нашлось. Поэтому он разрезал задники и обвязал ботинки веревками. Он почти не говорил. Все распоряжения отдавал жестами. Ребята понимали его мгновенно. Суету Преферансова он просто игнорировал, ничего не отвечая на его советы и угрозы, чем сильно восстановил его против себя. Не выдержав, я рявкнул на Преферансова, чтобы не путался под ногами. Работала бригада несколько дней, не выходя с рабочего места. Спали там же по очереди. Крышки заменили в срок. К сожалению, Преферансов на нас отыгрался позднее. После пуска первого блока правительство отдало команду министерствам подготовить списки для награждения. Причём, никаких ограничений на представление не было. Было сказано, что сколько и на что представят, столько и дадут. Мы в Чернобыле, естественно, ничего об этом не знали. Вот тут всех нас, как представитель ЦК, Преферансов в министерстве и заблокировал. В результате мы, проведя самую объёмную работу по пуску первых трёх блоков среди других министерств, не допустившие ни одного срыва, не получили ни одной награды. Когда начали приходить сообщения о награждениях, ребята были очень обижены, сравнивая себя с представителями других министерств, министры которых из-за их срывов сидели на станции. Мне кажется, что наш министр впоследствии очень переживал это обстоятельство и чувствовал за это свою вину. Как-то на коллегии разбирался очень острый вопрос. Я имел к нему отношение. Как это было принято раньше, он очень грубо ругал многих. Наш начальник главка, сидя рядом с министром, постоянно указывал ему на меня, что я, дескать, тоже здесь. Наконец, министр грубо его оборвал: «Острецова не трогать». С тех пор я в министерстве стал абсолютно неприкасаемой фигурой. Все относились ко мне очень хорошо. Позже после пуска третьего блока по разнарядке из ЦК, по обычной схеме пришли дополнительные награды. Мне дали орден. Меня трижды вызывали на коллегию для его вручения. Но я ни разу не пришёл. Кончилось дело тем, что орден передали нашему директору, и он в мое отсутствие просто положил его в ящик моего стола. Достаточно однообразным был чернобыльский досуг, хотя времени на него оставалось мало. Первое время в столовых было красное сухое вино. Говорили, что это очень хороший протектор против генных мутаций. Наверное, все руководствовались директивой истопника из песни В.Высоцкого «Истопник сказал, что «Столичная» очень хороша от стронция». Но вскоре всякое спиртное запретили, и директиву истопника стали выполнять самостоятельно. В ход пошел обычный самогон, доставляемый водителями машин из деревень, находящихся за пределами зоны. Вечерами играли либо в карты, либо в шахматы. Готовились планы на следующий рабочий день. Иногда были яркие эпизоды. Например, вспоминаю, что какие-то ребята поймали в Чернобыле свинью, надели на её пяточек респиратор, а на голову милицейскую фуражку и здорово веселились по этому поводу. Где-то к концу лета начали появляться артисты. Первым приехал В.Леонтьев. Он выступал в Чернобыльском клубе. Кстати он оказался единственным, кто приехал непосредственно в Чернобыль. Народу собралось масса. Я не смог попасть в зал. Мы стояли на улице у заднего входа в клуб и общались с В.Леонтьевым, когда он в перерывах выскакивал на улицу отдышаться. Алла Борисовна устроила концерт при огромном стечении народа и не только чернобыльцев на «Зеленом мысу» вне зоны отчуждения. Сбежались все местные жители тоже. Я не был непосредственным свидетелем судебного разбирательства над «виновниками» чернобыльской трагедии. Суд проходил в Чернобыле, так сказать, «на месте совершения преступления». Никто из посторонних на нём присутствовать не мог в силу того простого обстоятельства, что Чернобыль был закрытой для въезда зоной. Иначе желающих было бы море, в том числе и среди зарубежных журналистов. Таким образом, было найдено простое и эффективное решение по проблеме допуска общественности на процесс. Надо было осудить «стрелочников», поскольку основные виновные, А.П.Александров и Н.А.Доллежаль не могли быть по определению подвергнуты какому-либо наказанию в силу причин, о которых я говорил выше. Конечно, я не сторонник того, чтобы два академика были осуждены. В чернобыльской трагедии была виновата вся система, в которой получение звезды героя любой ценой было самоцелью многих, ибо это давало массу привилегий. Плохо то, что эти два человека, обладавшие огромным авторитетом и властью, что называется, «не замолвили словечка» за невинно пострадавших, а просто спрятались за их спину. Из всех осуждённых по чернобыльскому делу я знал только одного. Это был начальник реакторного отделения четвёртого блока ЧАЭС Александр Коваленко. С директором ЧАЭС В.П.Брюхановым я знаком не был. Знаю только, что Чернобыльская АЭС была одной из лучших в стране. Не исключено, что именно по этой причине там и проводился злополучный эксперимент, приведший к катастрофе. Незадолго до катастрофы В.П.Брюханов был награждён за строительство и ввод в эксплуатацию ЧАЭС. Мы с моим заместителем Валерием Волковым весь октябрь 1986 года жили на пароходах на «Зелёном мысу». В одной из соседних кают жил Саша Коваленко, коренастый крепыш, спортсмен-лыжник. Там же в то время был и Александр Смышляев, бывший в то время начальником турбинного цеха ЧАЭС, ныне директор ЧАЭС. Их обоих хорошо знал Валера Волков. Поэтому все вечера после работы мы проводили вместе. Коваленко был, естественно, причастен ко всем событиям на четвёртом блоке и рассказывал в подробностях о той злополучной ночи и предшествовавшим ей событиям. В частности он согласовывал программу эксперимента, разработанную главным конструктором и научным руководителем. Коваленко в ночь аварии на станции отсутствовал. Его дежурство закончилось вечером накануне аварии. Эксперимент был связан с работой реактора на пониженной мощности. В этом случае в реакторе накапливаются продукты деления урана, в том числе и сильно поглощающие нейтроны. Это процесс называется «отравлением» реактора. Говорят, что реактор попадает в «йодную яму». Мощность реактора падает. Для её поддержания приходится вынимать из активной зоны реактора управляющие стержни, состоящие из материалов, поглощающих нейтроны. В течение всего дня персонал блока был готов к проведению эксперимента, но его постоянно откладывали в связи с просьбами Киевэнерго продлить работу блока из-за нехватки мощностей в системе. В результате реактор оказался в сильно отравленном состоянии и персонал для поддержания мощности был вынужден извлечь из активной зоны реактора количество стержней управления, превышающее нормативные требования. Но, как я говорил выше, данное нарушение не было включено главным конструктором и научным руководителем в том по ядерной безопасности и, следовательно, не должно было привести к тем последствиям, которые произошли в дальнейшем. Коваленко, кроме всего прочего, при последних решениях персонала по обеспечению работоспособности реактора не присутствовал и поэтому был абсолютно убеждён в своей невиновности. К тому же сразу после взрыва реактора Коваленко побежал на станцию и принимал непосредственное участие во всех работах по блокированию различных технологических систем реактора в самых опасных местах. По оценкам он получил в результате не менее 200 Бэр (биологический эквивалент рентгена). Руки его были сожжены. Во время пребывания на пароходе он постоянно общался с врачами. Его, конечно, необходимо было эвакуировать, но его не отпускали в связи с готовящимся процессом. Мы подробно обсуждали все детали ситуации, но нам даже в голову не приходило, что к Саше могут быть предъявлены какие-либо претензии. К нему постоянно ходил какой-то человек из общественных организаций станции и вёл с ним беседы. Очевидно, его готовили к суду. Последний раз я его встретил в районе первого АБК в конце октября. Я готовился ехать в Москву после пуска первого блока. Он был мрачен, говорил мало и неохотно. Наверное, уже чувствовал то, что ему предстоит. Потом я узнал, что дали ему три года. Вместо ордена, который он, безусловно, заслужил, три года. Больше я о нём никогда ничего не слышал. После пуска первого блока ЧАЭС я стал приезжать на станцию гораздо реже. Последний раз я приехал туда в июле 1987 года, когда пускался третий блок станции. В стране начиналась перестройка. Первыми лозунгами были лозунги ускорения и поисков путей более эффективного развития. Чернобыль не только не остановил развития атомной энергетики, но как раз после Чернобыля была поставлена задача доведения количества блоков АЭС, вводимых в стране ежегодно до 10 млн. кВт плюс до 5 млн. кВт в странах СЭВ. Планировалось увеличение единичной мощности блоков. Был введён в эксплуатацию полуторамиллионный блок чернобыльского типа на Игналинской АЭС. Велись интенсивные разработки проекта двухмиллионного блока водо-водяного типа (ВВЭР-2000). Разрабатывались высокотемпературные реакторы для обеспечения химической промышленности и многочисленных высокотемпературных технологий, ядерные установки для интенсификации добычи нефти и газа. Наряду с АЭС началось проектирование атомных станций теплоснабжения (АСТ). Велось строительство Горьковской АСТ. Проектировались Минская, Архангельская, Одесская и другие АСТ. Например, Б.Н.Ельцин, в свою бытность первым секретарем Московского горкома КПСС говорил о том, что он готов построить вокруг Москвы 20 блоков АСТ-500 для удовлетворения всех потребностей города в тепле. Заканчивалось строительство Атоммаша, реконструировалась «Ижора», Подольский, Чеховский, Барнаульский, Таганрогский и другие заводы. Создавались новые транспортные установки, типа Белорусского «Памира» на диссоциирующем теплоносителе и атомные станции для крайнего севера. Производственные мощности были раскручены, и какой-то Чернобыль был не в состоянии остановить энтузиастов атомной энергетики. К тому времени в руководстве атомной энергетики, да и не только атомной энергетики, но и всей страны, остался только середняк. Титаны уже вымерли, а середняк не способен трезво анализировать ситуацию. Способность к анализу он заменяет энтузиазмом и показной смелостью. Он способен воспроизводить только то, чему его научили в институте. Ничего нового он не создаст. Ещё Л.Д.Ландау заметил, что «в науку пошёл середняк».  Вот и началась бесконечная череда блоков ВВЭР-1500, ВВЭР-2000, РБМК-1500, различного рода бридеров, солевых реакторов и т.д. и т.п., т.е. всего того, что было найдено титанами на заре развития атомной техники. Но для титанов всё это было второстепенным делом, поскольку основной задачей для них была бомба. Для них атомная энергетика была эмоциональным приложением к бомбе, которым они старались компенсировать свои «великие подарки человечеству». Подробно проблемы атомной энергетики они не анализировали. Они создали только её эскизы. В то время никто не думал о последствиях широкого внедрения АЭС. А за бугром, в первую очередь в США, всё уже поняли. Поняли то, что станцию после окончания ресурса вывести из эксплуатации невозможно. Радиоактивные отходы девать некуда, в третьих странах строить АЭС нельзя, т.к. они нарабатывают плутоний. Плюс ко всему Три Майл айлэнд вразумил их окончательно. Поэтому американцы прекратили строительство АЭС аж в 1978 году и с радостью наблюдали за той дурью, которая разворачивалась у нас. Я работаю в атомной энергетике с 1980 года и с тех пор, вот уже 25 лет, постоянно слышу от наших середнячков-энтузиастов, что американский мораторий на строительство АЭС вот-вот закончится. Не закончится. Они не настолько тупы, чтобы заставить всю свою территорию атомными могильниками. С них реальные условия жизни спрашивают очень строго за промахи в работе. Это у нас получил академическую стипендию и сиди, ковыряйся в носу, даже Чернобыль ничего не изменит, раз ты академик. После Чернобыля были ещё крупные неприятности с АЭС, когда в конце 80-х годов начался массовый выход из строя парогенераторов АЭС. Парогенератор является элементом первого контура, который разделяет теплоносители первого и второго контуров АЭС. В случае его разрушения радиоактивная вода первого контура смешивается с водой второго контура и после этого выходу радиоактивности в окружающую среду практически ничто не препятствует. Первым разрушился горячий коллектор парогенератора Южно-Украинской АЭС. Затем посыпались парогенераторы практически всех АЭС с одним и тем же диагнозом, разрушение горячего коллектора. Разрушения были ужасными. Я, как член комиссии по анализу причин разрушения, спускался внутрь горячего коллектора (первый контур, между прочим) одного из парогенераторов Южно-Украинской АЭС. Длина трещины на корпусе коллектора достигала метра. Главным конструктором парогенераторов был «Средмаш» (Атомное министерство), а изготовителем наше министерство. Стоял традиционный вопрос: «Кто виноват, главный конструктор или изготовитель?» В комиссию с нашей стороны входил главный конструктор Подольского завода (изготовителя парогенераторов) Володя Гребенников, чрезвычайно эрудированный и напористый парень. Он гонял средмашевцев как щенков. Средмаш уже тогда был очень вялым. В результате основным виновным был признан Средмаш. Пришлось дорабатывать конструкцию и менять парогенераторы на всех АЭС. Это, слава Богу, успели сделать. Была ещё советская власть, заводы работали. Изменения оказались успешными. Парогенераторы стоят уже более 15 лет. В то время как срок службы западных парогенераторов равен примерно 15 годам. Но что будет, если у нас сейчас посыпятся парогенераторы? Даже трудно себе представить. Сделать их в большом количестве уже нельзя. Заводы разрушены. Заказать за рубежом нельзя. Там другая технология. В случае массового выхода парогенераторов из строя мы будем иметь 30-40% дефицита электроэнергетики в Европейской части России. Это будет конец всем иллюзиям.  В конце 80-х, начале 90-х годов я снова столкнулся с проблемами Чернобыля. Европейское сообщество, обеспокоенное разрушением саркофага на четвёртом блоке ЧАЭС, выступило с инициативой остановки, полного демонтажа станции и доведения ситуации в районе станции до состояния «зелёной лужайки». Естественно, наибольшие проблемы были связаны с четвёртым блоком. Разрушающийся саркофаг предполагалось закрыть вторым саркофагом и внутри него произвести демонтаж всех конструкций разрушенного блока. В связи с этим был объявлено о проведении тендера на разработку проекта демонтажа четвёртого блока. Было объявлено о формировании нескольких международных команд для участия в конкурсе по проведению этой работы. Нам удалось сформировать команду, в которую вошли наш институт, Оксфордский университет (Великобритания), Ливерморская национальная лаборатория и Хьстонский университет (США). Архитектуру сооружения разрабатывали университеты. Руководителем этой части работ был заведующий кафедрой Техасского университета, профессор Ларри Бел. Наш институт должен был сделать технологию разборки «содержимого» саркофага, а Ливермор был разработчиком роботов для работы внутри саркофага. В качестве генерального подрядчика была привлечена мощнейшая фирма, работающая в области военно-промышленного комплекса США (Bechtel National, Inc.). В Оксфордском университете к нам обратились с предложением в качестве переводчика привлечь к работе Медведева Жореса Александровича. Он уехал из СССР ещё в начале 70-х годов после написания им известной книги об академике Н.Вавилове. С тех пор он проживал в пригороде Лондона Mill Hill, где работал в крупном медицинском исследовательском центре. Мы, естественно, согласились. С тех пор мы дружны с Жоресом Александровичем и его супругой, Маргаритой Ивановной и встречаемся во время его ежегодных приездов в Москву. Бывая в те времена в Лондоне, я останавливался у них в доме. Было очень удобно. После прилёта в Лондонский аэропорт Хитроу сесть в метро, проехать через весь Лондон, выйти в районе Mill Hill и через 10 минут быть у них в доме. Наша международная команда сделала весьма интересный проект демонтажа остатков четвёртого блока ЧАЭС. По оценкам многих экспертов он был один из лучших. Мы серьёзно готовились к международному конкурсу и продолжению работ на уровне технического проектирования. Однако ситуация изменилась, в Европе страхи в отношении Чернобыля уменьшились и Европейское сообщество отказалось от финансирования продолжения работ. Эта величайшая в истории человечества техногенная катастрофа так и не научила людей в достаточной степени критично относиться к результатам своей технологической деятельности на планете. Чернобыльский монстр продолжает стоять в центре Европы, дожидаясь, когда появится его двойник, очень может быть в лице Ленинградской АЭС, расположенной на берегу Финского залива в непосредственной близости от Санкт-Петербурга. На этой станции работают реакторы того же типа, что и в Чернобыле. Защитной оболочки на этих реакторах нет. Так что в случае аварии радиоактивные продукты вновь окажутся в окружающей среде. Первый реактор этой станции выработал свой ресурс. В его хранилищах накоплены все радиоактивные отходы, наработанные в реакторе за всё время его эксплуатации. Девать их абсолютно некуда. Осенью 2005 года закончился ресурс второго блока. Вывести эти блоки из эксплуатации Минатом не может. Он вынужден продлевать время их работы. Для того чтобы привлечь внимание общественности к этим вопросам мы с Валерием Волковым подали в суд на Президента Российской Федерации за продление работы первого блока ЛАЭС. Дело в том, что закон об использовании атомной энергии в России написан так, что ответственным за продление работы блока АЭС после выработки его ресурса является Президент РФ. Кому охота брать на себя ответственность, особенно после Чернобыля. По этому поводу мы имеем чёткое определение Верховного Суда РФ: «Вопрос о продлении работы сверх ресурса первого блока ЛАЭС относится к исключительной компетенции Президента Российской Федерации». Но Президент об этом даже не догадывается. Вот мы и стараемся привлечь его внимание к этому вопросу. Но пока безуспешно. Верховный Суд РФ нам отказал. Поэтому наш иск уже в Страсбурге, в европейском суде по правам человека, т.к. трагедия Чернобыля не должна повториться никогда. © Игорь Острецов, 2011 | |||||
| |||||
Настоящий материал самостоятельно опубликован в нашем мультиблоге пользователем vintik на основании действующей редакции Пользовательского Соглашения.
Если вы считаете, что такая публикация нарушает ваши авторские и/или смежные права, вам необходимо сообщить об этом администрации сайта - как это сделать,
описано в том же Пользовательском Соглашении. Нарушение будет в кратчайшие сроки устранено, виновные наказаны.
Похожие материалы:
| Всего комментариев: 1 | ||
| ||
0